Дыхание облачком пара вырывалось изо рта и инеем оседало на бровях и ресницах. Идти было на редкость тяжело: этот сезон холодов выдался необычайно суровым и морозным даже для Тенебры, а уж снегу в степях намело столько, что частенько приходилось брести по самое брюхо в снегу. Вот как сейчас. Теплый плащ-попона немного спасал каурого кентавра от холода, но на животе и ногах смерзалась комочками шерсть и согреться никак не получалось. Только у костра, когда они с черным Дроздом устраивались на ночлег прямо в вытоптанном в снегу углублении. Но в здешних неплодородных степях крайне трудно было найти топливо для того, чтобы развести костер - только изредка попадались чахлые деревца, какие-то небольшие кусты, едва-едва торчащие из-под снега, с которых можно было отломать хоть несколько веток.
Ункас тяжело вздохнул. Все складывалось не слишком-то хорошо, а последние несколько дней так и вовсе пошло наперекосяк. Никто не был виноват в том, что на многие мили вокруг не попадалось дичи; решение покинуть деревню, где их приняли, посреди зимы и отправиться в Аваритию, было совместным, но отчего-то в последнее время они с Чогэном только и делали, что ругались. Ни дня не проходило без ссоры из-за какой-нибудь мелочи.
А все началось со странной находки. Странной по многим причинам: во-первых, эта подкова была лишь чуть припорошена снегом и выделялась на нем темным пятном, будто нарочно привлекая внимание. Во-вторых, на снежной глади не было ни единого следа, кроме тех, что оставляли за собой два кентавра. Тот, кто эту подкову потерял, видимо, обладал способностью летать, иначе как объяснить отсутствие следов? В-третьих, подкова едва заметно светилась по контуру голубым, что так же было необычно.
Разумеется, Ункас тут же решил, что эта странная находка довольно ценная, и потому решил прихватить подкову с собой. Из-за этого они с вороным поссорились в первый раз - тот не хотел связываться с магией и предупреждал, что это может плохо кончится. Молодой кентавр друга слушать не стал и взял подкову ему назло, заявив, что будет использовать ее как кресало.
С тех пор они каждый день цапались. Даже сейчас Быстроногого Оленя не покидало необъяснимое желание послать приятеля ко всем демонам и вернуться в деревню, где хотя бы не приходилось голодать и мерзнуть. Но дело уже шло к вечеру, а пускаться в обратный путь на ночь глядя - верный способ заблудиться и замерзнуть до смерти.
- Ты сегодня собираешься останавливаться? Или мы так и будем идти всю ночь? - раздраженно пробухтел каурый, сверля Черного Дрозда взглядом.

В чем-то Черный Дрозд был прав: каурый жеребец был куда слабее, не таким выносливым и сильным, да и шерсть у него была не такой густой и теплой. Он хуже переносил холод, но зато большая часть добытой дичи была на его счету за счет зоркого глаза да меткой руки. Если Ункас спускал стрелу с тетивы, то очень редко промахивался. Он знал, что во многом уступает старшему товарищу, но ненавидел когда этим тыкали в нос и попрекали. В конце концов, не все же у него хуже получается!
- Что ты сказал? - Быстроногий Олень моментально вскипел. Вороной хотел его задеть - у него это получилось. Он сжал копье покрепче, едва сдержав желание метнуть его в эту безмозглую гору мускулов - как бы они не цапались, оба все равно понимали, что по одиночке куда меньше шансов выжить. Вдвоем легче. Пришлось заткнуть свою гордость и обиду куда подальше и холодно процедить сквозь зубы:
- Я не устал. И не замерз, - ага, как же... Если бы это еще правдой было... Но молодой лучник ведь не жаловался на мороз и усталость! Да, конечно, этот чертов снег и холод он проклинал на все лады, но в основном мысленно или тогда, когда приятель не мог слышать. Не хотелось давать ему повод лишний раз попрекнуть, но, видимо, повода этому заносчивому болвану и не требовалось, - Но уже темнеет. Хочешь заблудиться в этих пустошах? - небо было сплошь затянуто свинцовыми тучами, низко нависавшими над бескрайними белыми просторами. Если днем еще можно было кое-как ориентироваться по светлому пятну солнца, то ночью в кромешной тьме не видно было ни зги. Даже собственные ладони разглядеть и то трудно было, - Хочешь плестись дальше - плетись, а я пойду место для ночлега искать! - каурый кентавр, гордо задрав нос, решительно свернул с более-менее проторенной старшим товарищем тропы.

Тупоголовость Чогэна иногда просто поражала. Дерзость, самовлюбленность и отсутствие мозгов в башке вороного их обоих погубят! Как можно следовать за вожаком, который ведет табун на верную смерть?
- Ты забыл, чему нас учили старейшины? - Быстроногий Олень сердито всхрапнул, - Степь коварна и обманчива! Она тебя поглотит и выплюнет только кости! - днем они хотя бы могли ориентироваться на тусклое пятно солнца за тучами, а ночами не было видно ни луны, ни звезд. Еще час - и стемнеет настолько, что они друг друга-то едва ли разглядеть смогут, не то что ориентиры, которые могут подсказать, в верном ли направлении кентавры держат путь. Заблудятся и замерзнут в каком-нибудь сугробе, особенно если поднимется метель.
Но разве Черный Дрозд прислушивается к голосу разума? Нет, этот высокомерный, себялюбивый засранец считает, что все просто обязаны плясать под его дудку! Желательно, молча и без попыток бунта. Но каурый был не из тех, кого легко заткнуть и подмять под себя.
- Уйду! Кто мне помешает? Неужто ты? - лучник зло оскалился, с вызовом глядя на друга. Он знал, что за свой норов может огрести хорошенько от Чогэна, особенно такого злющего, но смолчать и покориться не мог. Рука невольно потянулась к оружию, но, поймав себя на этом, молодой кентавр осознал, что это уже чересчур, и потому сунул руку в одну из сумок и зажал в кулаке ту самую подкову - так хоть удар сильнее выйдет и даже здоровяку-вороному не поздоровится:
- Я и без тебя прекрасно справлюсь! Хватит считать меня сопливым жеребенком - я в состоянии позаботиться о себе без твоей помощи!

Чогэн бросается в бой. Что-то подсказывало Ункасу, что до этого дойдет, так что он ожидал нападения, подсознательно ожидал, несмотря на то, что разумом отказывался верить в то, что друг на него нападет. По-лошадиному зло взвизгнув, каурый шарахнулся в сторону и, хоть копыта Черного Дрозда задели его не в полную силу, едва сумел устоять на ногах. Вестимо, трудно устоять, когда такая туша вкладывает всю свою силу в удар!
Быстроногий Олень, не колеблясь больше, наскакивает на слетевшего с катушек, разъяренного как бык вороного, и бьет сам. Не копытами - пока что просто кулаком, в котором зажата подкова. И метит не в грудь, не в бок, а в лицо, в челюсть, чтобы одним ударом сбить с копыт - если повезет попасть, конечно.
Подкова в кулаке светится все ярче, словно гнев, злость, боль питают ее, придают силы. Голубоватое свечение, сперва едва заметное, теперь пробивается сквозь сжатые пальцы тонкими голубыми лучами, отчего лучник теперь больше напоминает шамана или какого-нибудь боевого мага.

Удар совсем неожиданно достигает цели, обжигая костяшки болью. То, что Черный Дрозд шатается от удара, заслуга далеко не каурого: во всем виновата подкова, зажатая в кулаке. Она словно придает и сил, и злости, превращая молодого лучника в неплохого кулачного бойца, коим он никогда не был.
Голос Чогэна выводит каурого из легкого оцепенения, в которое он впал от удивления. Все-таки не каждый день такие способности проявляются ну или хотя бы просто в драке везет! Вот только... Магический свет, выходящий из кулака, очень красивый и дарит ощущение всемогущества, но в голове мелькает мысль о том, что вороной ненавидит шаманов и магию. И теперь будет бить всерьез...
Ункас шарахается в сторону, уклоняясь от удара, но вязнет в снегу. Кулак Черного Дрозда пролетает мимо, что очень радует, иначе валяться бы Быстроногому Оленю без сознания, а то и с проломленной головой, а вот копыта друга (или уже врага?) в цель попадают, оставляя два кровоподтека и саднящие полосы на крупе. Молодой кентавр охает и бьет в ответ - снова той рукой, в которой зажата подкова - и снова на удивление попадает точно в челюсть противника. И на этот раз Чогэн падает, сбитый с ног, и, если бы не вздымающиеся по черной шкурой бока, лучник подумал бы, что убил своего друга.
Быстроногий Олень напуган и растерян. Он неверяще смотрит на дело рук своих, а в голове роятся обрывки мыслей. Вороной же просто убьет его, как только придет в себя! Видят боги - втопчет в снег копытами! А если не очнется? Если умрет из-за этой проклятой магии? Нет, это просто не может случиться, Чогэн ведь сильный и живучий, такого так просто не убить... Но и мстительный, как разъяренный демон...
Молодой кентавр, размахнувшись, отбрасывает подкову как можно дальше в степь - она пролетает над сугробами голубой звездой и затухает. Что ж, разве не этого он хотел - самостоятельно решать за себя? С неба падают первые снежинки предстоящей метели, и, убедившись, что вороной еще дышит, Ункас уходит. Уходит к оставленным позади селениям по еще не заметенному следу, что они оставили за собой.
Метель быстро берет свое. Очень скоро каурый сбивается со следа, но упрямо бредет сквозь пургу и ветер по брюхо в снегу. Уже темно, лучник едва ли видит хотя бы на пядь вокруг и стучит зубами от холода, кутаясь в плащ.

Через пару часов холод пробирает до самых костей и Ункас чувствует, что скоро кровь просто-напросто замерзнет у него в жилах. От холода зуб на зуб не попадает, ресницы смерзлись так, что ничего толком и не разглядеть впереди (будто темноты для этого было мало!), а ветер с завываниями треплет полы плаща, который почти не греет. Каурый чувствует себя ослепшим, почти оглохшим и бесконечно одиноким в этой степи. И главное - сам виноват в этом, только сам...
Силы кончаются. Молодой кентавр продолжает идти из чистого упрямства, хоть и знает, что все равно скоро упадет и его занесет снегом. Если повезет, то до того, как он замерзнет насмерть - говорят, под снегом тепло, можно переждать непогоду. Но сейчас нужно идти, потому что движение - жизнь, движение разгоняет кровь по телу.
Приближение Чогэна лучник не замечает, равно как и замах. Первый удар сбивает с ног, второй ослепляет болью - еще бы, по свежим-то ранам... Быстроногий Олень беспомощно барахтается в снегу, но подняться на ноги. не говоря уже о сопротивлении, просто не в силах, и потому быстро затихает.
Руки вороного дергают полы плаща. Ункас совершенно не понимает, что делает его друг, теперь уже наверняка бывший. Хочет забрать его плащ и сумки и оставить здесь подыхать? Вот ублюдок!
- Лучше сразу добей! - хрипит каурый, сам удивляясь, насколько слабо и тихо звучит его голос. Хотя, возможно, всему виной сильный ветер, который сносит слова в сторону. Молодой кентавр из последних сил пытается дать Черному Дрозду по рукам и подняться, но выходит плохо. А между тем снег под ним начинает таять и влага пропитывает плащ, который и без того облеплен снегом, холодит шкуру на боку и животе.

Наверное, холод виной даже тому, что голова отказывается думать, а мысли все вялые и заторможенные. Ункас никак не возьмет в толк, что от него хочет вороной кентавр.
- Она? О чем ты? - вялые попытки сопротивления лучник, впрочем, и не думает прекращать, несмотря на недвусмысленный приказ вожака. Бывшего вожака! Быстроногий Олень теперь сам по себе, он не собирается подчиняться этому безголовому тирану! До него доходит, что речь идет о подкове, и все становится на свои места: Чогэн просто хочет себе эту магическую штукенцию, чтобы стать еще сильнее. И потому каурый злобно шипит ему в лицо:
- Она тебе не достанется! Я выбросил эту дрянь, ты никогда ее не найдешь!
А говорил, что магию ненавидит! Обзывался, когда подкова была у Ункаса! Молодой кентавр обиженно поджимает саднящие болью губы и ждет очередного удара, ждет, что бывший друг прикончит его, но... Черный Дрозд отчего-то не спешит с этим. Наоборот, помогает подняться на ноги, говорит, как с ребенком, пытается согреть... Да что с ним вообще такое?! Сначала бьет, а потом обнимает! Каурый смотрит на вожака круглыми от удивления глазами и не сопротивляется, не пытается отстраниться, тем более что Чогэн большой и теплый, рядом с ним теплее...
- Так сверни! - гордость не позволяет так просто сдаться, лучник вскидывает голову и упирается ладонями в грудь вороного, но больше греет озябшие пальцы, чем отталкивает, - Я тебе не собака, чтобы слепо повиноваться даже самым тупым приказам! Даже не надейся, что я буду смотреть тебе в рот и во всем поддакивать! - увы, запальчивая тирада заканчивается приступом кашля. Быстроногий Олень все-таки отталкивает вороного и, дрожа и стуча зубами от холода, кутается в мокрый и холодный плащ, всем видом демонстрируя, что не нуждается в помощи. Это, конечно, далеко не так, но задетая гордость словно открывает второе дыхание: каурый чувствует, что еще способен идти или даже врезать Черному Дрозду как следует древком копья, если тот решит претворить в жизнь свою угрозу.

Чогэн только угрожает, не спеша переходить к претворению этих угроз в жизнь, а это значит, что
каурый прощен или почти прощен. Во всяком случае, убивать его не будут, как и бить. На этом стоило бы обрадоваться, что ссора забыта и они теперь снова друзья, снова один табун, но Ункас слишком злопамятен и горд, чтобы так просто склониться перед вожаком.
- Твой приказ бросить оружие, которое. между прочим, тебя кормит, - нет, Быстроногий Олень нескоро забудет, что этот твердолобый баран назвал его слабым, недостойным зваться мужчиной! Возможно, вороной бросил это сгоряча, чтобы уязвить посильнее, но слова - это отражение мыслей. Значит, Черный Дрозд никогда не считал его равным, лишь терпел обузу рядом с собой! А ведь назывался другом... - И твое решение идти ночь напролет! Если бы ты послушал меня, то мы бы уже давно грелись у костра! - и им обоим не грозила бы опасность замерзнуть в этой степи. В такую метель даже такой мощный жеребец, как Чогэн, может встретить свою смерть!
Молодой кентавр взбрыкивает, когда вожак приближается к нему. Вороной зол, так что вполне может снова ударить, попытаться подчинить силой, но в таком случае лучник готов драться, отстаивая свою свободу, пока Черный Дрозд не признает свои ошибки.
- А подкову я выбросил и без твоих советов, - зло шипит каурый, хоть вой ветра вполне способен заглушить его возмущения. Метель усиливается, словно намекая, что не время выяснять отношения.

- Ты это сказал, - озвучил, произнес вслух. Ункас зло проводит по глазам тыльной стороной ладони, смахивая с ресниц изморозь и подступившие непрошеные, злые слезы. Он знает цену словам Черного Дрозда, и оттого обида еще сильнее. А вороной еще и ведет себя, как ни в чем не бывало, вскользь упоминая, что не счел нужным даже объяснить соплеменнику, куда они идут, рассказать о дальнейших планах. Да еще думает, что после этого каурый смирится и пойдет за ним! От такого пренебрежения хочется разрыдаться, как ребенку, хотя такого он себе даже в детстве не позволял.
Откуда между ними эта стена глухого непонимания? Ведь еще недавно казалось, что все хорошо, что Чогэн считает его другом и уважает если не как равного, то как хорошего охотника... Так почему же, ударив в самое больное место (знал же о переживаниях соплеменника по поводу его субтильной комплекции!), даже не думает признать свою неправоту, взять обидные слова обратно?
Молодой кентавр чувствует себя несправедливо обиженным и так же несправедливо избитым, ведь драку-то тоже начал вороной. Задетая гордость заглушает инстинкт самосохранения, который советует смириться, склонить голову и признать, что в одиночку в буран не выжить, а вдвоем есть шанс.
- Да пошел ты! Чурбан безмозглый! - Ункас очень надеется, что едва сдерживаемые сухие рыдания в его голосе Черный Дрозд не расслышит из-за ветра, - Я и без тебя справлюсь! Не собираюсь быть обузой! - вопреки всем доводам разума, каурый поворачивается к вожаку крупом и, припадая на левую заднюю ногу, упрямо плетется по сугробам в противоположную сторону, шмыгая носом и снова выбивая зубами барабанную дробь.

Отредактировано Ункас (01-09-2015 20:05:42)